[float=left]
[/float]И лампа не горит.
И врут календари.
И если ты давно хотела что-то мне сказать, то говори.
ей всегда казалось, будто раньше было проще и легче. раньше всё было понятно: есть враг и друг, есть цель и её оправдания, есть пути достижения и предательские дорожки отступления. так чего стоишь, гермиона, иди! и она шла, шла, встречая все невзгоды и гордо держа голову, тогда когда хотелось упасть и рыдать, когда хотелось убежать и скрыться. иногда думалось, будто та война никогда не закончится, будет вечно тянуться кровавой канвой в её судьбе. но она оборвалась. оборвалась легко и просто, будто так и должно было быть, оставляя след лишь в седых глубинах старушки-памяти. после победы всё стало так странно, они были героями. три человека, в большей степени гарри, ставшие спасителями сотен людей. вот только, кто бы спас саму гермиону? здесь и сейчас, когда её руки давно опущены, а надежда потеряна в золотистой тягучей жидкости огневиски.
она морщится вновь, ещё не привыкшая к обжигающему вкусу, закусывает губу. крутит обручальное кольцо на безымянном пальце. оно так легко снимается, будто и не должно здесь находится. простое, без лишних изысков, наверняка принадлежащее ещё прабабушке рона. в первые дни она не могла оторвать глаза от него, никогда не снимала, любовалась каждую свободную секунду. а потом кольцо стало давить. нет, украшение не оставляло красной отметины на тонком пальце, лишь давило. но не сильно, а так, средне, правда, настойчиво. и так уже не первую неделю. по статистике, ранние браки живут не больше пяти лет. кризис моего брака настал меньше, чем через год. а может, и не было его, брака этого? и сейчас она просто проснётся. проснется той гермионой, когда было просто и понятно. когда она знала ответы на все вопросы.
пить видимо ты так и не научилась. не научилась. зато научилась себе врать, улыбаться через силу, убеждать будто всё нормально, когда весь мир катится к чертям. и это даже не война. это мирное время. и только волны его яда возвращают в ней грейнджер. она поднимает глаза и улыбается. вот так просто, искренне, не так, как стоило бы старому школьному врагу. драко малфой изменился. как бы он не хотел цедить ядом, всё равно не выходит так, как было раньше. раньше он бы ни за что не зашёл в подобное место, а уж тем более сам не сел за стол с грязнокровкой. ей хочется посмотреть ему в глаза, но скудный свет не даёт увидеть их. у малфоя серые глаза, она это прекрасно знает. серые глаза, которые были способны метать презрение и ненависть каждому желающему и не только. лампа над их столом шатается, и гермионе удаётся осуществить задуманное. это уже не тот драко малфой. это его уставшая и утерянная версия. откуда ты знаешь? ехидный внутренний голос хохочет смехом гиены. я сама вижу эти глаза каждое утро в отражении зеркала.
а потом он говорит о роне. его вопросы задерживаются в спёртом воздухе дырявого котла, где, казалось, никогда не открывали окна. да, гермиона, зачем ты вышла за него замуж, если даже противно представляться его фамилией? ей кажется, будто это не голос мужчины, сидящего напротив, а её голос. и будешь ли ты, гермиона, достаточно смелой, чтобы ответить? ответить, а не выплеснуть ему в лицо огневиски. вот так, честно, без купюр. ответить не заносчивости драко малфоя, а сказать правду самой себе. не пасуй от ответов, не увиливай, не говори, будто ты не знаешь. вы оба понимаете, нет в мире вещей, о которых не знает гермиона джин грейнджер. у любви нет вопроса зачем. нет, ты брось это, грейнджер. вопрос зачем есть всегда и везде, нечего увиливать. она устало трёт глаза, а потом сжимает стакан так сильно, что белеют костяшки. золотистая жидкость переливается в приглушенном свете ламп. тишина начинает давить. неужели так быстро прошла вечная любовь?
скажи, гермиона, что произошло в мире, когда губы драко малфоя заговорили твоим внутренним голосом? она не поднимает глаз, снова выпивает стакан залпом и снова жмурится. – молодой человек, ещё графин. впрочем, лучше два, - официант кивает, а гермиона так и видит, как брови малфоя едут вгору. она выдыхает. давай, грейнджер, ответь себе, не ему. иногда это так важно, просто ответить самому себе. она всегда это говорила подругам, патриции, что постоянно не везло с парнем. почему-то всем вокруг казалось, что у них дома с роном всё хорошо, а скоро квартира наполнится детским смехом и кучей рыженьких голов. но при каждом разговоре о детях, гермионе хотелось взвыть: эту тему поднимал рон, молли, джинни, гарри, артур, джордж, даже перси. старшие сыновья уизли уже ждут появления первого поколения внуков. а ей всегда хотелось сразу реализовать себя сполна, а потом уже заняться детьми и домом, создать тепло и уют. официант приносить новый графин, и гермиона наливает себе ещё стакан. сейчас, или никогда. ещё стакан огневиски, жгущее чувство в области сердца, но уже не жмурится.
- война закончилась также быстро, как и началась. знаешь, перед нами тогда открылись все двери: хочешь – иди в аврорат, без экзаменов, хочешь – работай в мунго, хочешь – занимай удобное кресло в любом отделе министерства. любая должность могла стать твоей. гарри пошёл в аврорат. он довольно быстро там освоился. рон долго не мог определиться, пока не стал помогать джорджу в лавке. скорее, он сразу стал помогать, а потом уже определился. – она тихо смеётся, сжимая уже пустой стакан. – а я стала заниматься правами домовых эльфов. да, грязнокровка стала заниматься правами прислуги чистокровных. гарри с джинни поженились сразу после того, как она закончила хогвартс. всё было слишком быстро, слишком ярко и радостно. дышалось так легко, и первое время даже не верилось. мы с роном никогда в школе не встречались, но всегда яро ревновали друг друга. на первых курсах он и вовсе казался мне несносным простофилей, - она вспоминает его испачканный нос в хогвартс-эксперссе, прогулки с лавандой, его ревнивый взгляд, когда виктор крам кружит с ней по залу, крепко обнимая за талию, события проносятся ярким калейдоскопом в её голове, и она грустно улыбается. – мы начали встречаться после битвы за хогвартс. это было так страшно: потерять его, когда все вокруг умирали, мучась от боли и проклятий. и наши отношения развивались слишком быстро. и предложение он сделал слишком быстро, стоя на коленях передо мной, утыкаясь в живот. он был чрезвычайно заботлив в первые месяцы нашей совместной жизни. свадьбу сыграли тоже быстро, будто боялись, что не успеем. мне всё по ночам казалось, за нами кто-то гонится. а он обнимал меня так, знаешь, крепко-крепко, и говорил, всё уже закончилось. но это прошло. и начался быт. он привык к заботе молли, а я не умею готовить ничего, кроме салатов да макарон. даже омлет утром может сгореть. он привык к тому, что в доме всегда пахнет свежей выпечкой и чисто. а я прихожу домой такая уставшая, едва ногами перебираю, что говорить о выпечке и прочих атрибутах типичной матери многодетной семьи? – и тут гермиона понимает, кому всё это говорит. ногти больно впиваются в ладонь. к дементору, грейнджер, сказала уже. она опрокидывает ещё один, только что наполненный, стакан, закусывая губу. а ещё его жена становится алкоголичкой. но это проносится лишь в её голове. иногда ей так хотелось просто рассказать всё кому-то, но каждый видел в ней героя, который не ломается, у которого нет проблем и печалей, тогда как всё было. она не герой, она не воитель, она просто женщина, которая запуталась в самой себе. поспешила. тогда и сейчас, болтая развязавшимся языком. правда, что-то внутри говорило ей, будто он поймёт. драко малфой, наиболее омерзительный в школьные годы ей человек, поймёт. и не осудит.
